Сделано в СО РАН!

20 декабря 2013 года под председательством В. В. Путина прошло заседание Совета при Президенте Р. Ф. по науке и образованию. Там в разных вариантах звучала мысль о том, что практическая отдача от российской фундаментальной науки неадекватна производимым в нее в последние годы большим вложениям. Ответственность за такое положение вещей некоторые участники заседания склонны возлагать на руководство РАН. Этой позиции, к примеру, неуклонно придерживается помощник президента, бывший министр образования Андрей Фурсенко.

Он, в частности, заявил: «…главную цель — переход к инновационной экономике на основе выбранных приоритетов — мы так и не достигли. Можно назвать еще целый ряд негативных факторов, преодолеть которые не удалось. Так, сохраняющийся разрыв между наукой и экономикой обусловил слабое влияние научно-технических разработок на социально-экономическое развитие страны, что привело к падению интереса к науке со стороны бизнеса и общества в целом».

Впрочем, понять это высказывание можно только с учетом множества споров и событий — начиная, примерно, с 2002 года.

Условная «группа Фурсенко» исходит из убеждения, что фундаментальная наука в РФ осталась в организационном и управленческом смысле советской, а экономика стала современной, рыночной. Якобы, по этой причине разработки «устаревшей» РАН не пользуются спросом у передового российского бизнеса. Ученые возражают, что с наукой в России как раз все более-менее в порядке, но что-то не так с рыночной экономикой. В частности, низкий уровень конкуренции и концентрация бизнеса в сырьевой сфере не способствует спросу на инновации. Эти возражения не были приняты во внимание. В прошедшем году система РАН была жестко сломана, в РФ началась реформа науки и высшего образования по американскому образцу.

Позволят ли эти преобразования приблизиться к жизненно важной для нашей страны цели — переходу к инновационной экономике? Данный вопрос мы решили обсудить с академиком М. И. Эповым, директором одного из самых успешных учреждений Сибирского отделения РАН — Института нефтегазовой геологии и геофизики имени первооткрывателя «второго Баку» (западносибирской нефти), академика А. А. Трофимука.

Кроме всего прочего, Михаил Иванович Эпов курирует проблематику инноваций в качестве заместителя председателя СО РАН. Да и сам он не чужд предпринимательской инновационной деятельности — является инициатором создания новосибирского предприятия «Луч», которое производит уникальную аппаратуру для наблюдений за процессами в нефтяных и газовых скважинах. Под его руководством также создан ряд приборов, образно говоря, «подземного электровидения», что сулит революцию в разведке полезных ископаемых.

— Михаил Иванович, более сибирского ученого, чем вы, невозможно представить: родились на прииске «Любовь» в Читинской области, закончили знаменитую физматшколу в Академгородке и Новосибирский государственный университет, выросли до профессора, директора института и академика, работая в Сибири. Действительно ли сложилось такое явление — «сибирская наука»?

- Не могу согласиться с этим определением. Осетрина, как известно, бывает исключительно первой свежести, а фундаментальная наука может быть только мировой. Я об этом сужу не понаслышке, поскольку довелось поработать в разных странах. Если кому-то требуются доказательства, что Сибирское отделение РАН работает на мировом уровне, то они лежат на поверхности: наши ученые принимают участие во множестве международных научных программ, участвуют в престижных зарубежных конференциях, публикуются в высокорейтинговых научных журналах, подолгу работают в передовых иностранных лабораториях по программам стажировок, выезжают для чтения авторских курсов в лучшие университеты мира, получают и выполняют заказы глобальных высокотехнологичных корпораций. Другими словами, успешно участвуют в мировом разделении научного труда.

Новосибирский Академгородок — единственный в России комплексный научный центр, где сосредоточены практически все научные направления. И это наш главный козырь — близкое соседство институтов помогает неформальному общению ученых и возникновению перспективных междисциплинарных проектов. Мы их называем интеграционными. Примеров можно привести множество: геофизики с помощью своей аппаратуры, умеющей «смотреть под землю», помогли археологам открыть знаменитые «ледяные» захоронения древней скифской культуры (эти научные результаты отмечены Государственной премией), физики-ядерщики в сотрудничестве с генетиками предложили способ создания принципиально новых лекарстве.

Пока непонятно, как подобные проекты будут финансироваться в новых условиях, после реформирования РАН — но было бы большой ошибкой вообще потерять такую возможность. А если вернуться к Вашему вопросу, то отдельной сибирской науки нет, но есть наука в Сибири. Многие из нынешних научных лидеров СО РАН прошли похожий жизненный путь: предметные школьные олимпиады, которые проводятся даже в самых отдаленных «медвежьих углах» Сибири, обучение в новосибирской физматшколе, уникальный университет «с научным уклоном», многолетняя исследовательская деятельность в условиях Академгородка. Это свидетельство правильности идей, заложенных в основу проекта более чем полувековой давности. В Сибири была создана не просто «запасная РАН», а более гибкая, успешно самовоспроизводящаяся структура, которая легко адаптируется к требованиям времени.

Так, например, в СО РАН нет особых проблем с кадровым омоложением — у нас сейчас примерно четверть сотрудников младше тридцати пяти лет, и есть неиссякаемый постоянный резерв талантливых, нацеленных на исследовательскую работу студентов. Что касается прикладных разработок, то они являются неизбежным «побочным продуктом» нашей основной деятельности по генерации новых знаний. Этот поток никогда не иссякает.

— Весьма заметно, что в СО РАН, в отличие от «большой Академии», неплохо работает информационная служба. Российские средства массовой информации пестрят сообщениями об успехах сибирских ученых: ядерные физики из Академгородка достигли рекордных показателей по температуре плазмы и времени ее удержания в термоядерном реакторе открытого типа, что делает эту установку пригодной для утилизации опасных радиоактивных отходов, биологи создали эффективное лекарство от рака на основе особого белка, обнаруженного в женском грудном молоке, химики придумали, как производить биотопливо не из пищевого зерна, а из соломы. Читать страшно интересно, но возникает вопрос — а кто все это делать-то будет?

- Это вопрос не к ученым… На заре российской «инновационной эры» команда президента Медведева предъявила требования к руководству РАН подготовить бизнес-планы по наиболее перспективным прикладным разработкам. И мы выполнили задание, хотя было очевидно, что такие расчеты должны проводиться не нами, а заинтересованными предпринимателями. Но пока в России слишком мало мощных бизнес-структур, для которых интересны крупные инновационные разработки. А тот бизнес, который есть, относится, в основном, к сырьевому сектору, наукоемкость которого не безгранична. Это быстро поняли «кремлевские мечтатели», и в результате были созданы «институты развития», призванные поддерживать инновационные проекты за государственный счет. Что-то эти институты, наверное, развивают, но по большей части, кажется, самих себя…

Впрочем, у разработчиков новых материалов из Института химии твердого тела и механохимии СО РАН есть опыт позитивного сотрудничества с Роснанотехом: на деньги госкорпорации создано и недавно запущено в строй в Новосибирске инновационное предприятие «НЭВЗ-Керамикс», производящее прочнейшую нанокерамику, из которой можно делать очень много полезных вещей — от протезов суставов до боевой брони. Так что не все разработки СО РАН лежат мертвым грузом, кое-что удается реализовать, если есть взаимопонимание между основными игроками — государством, бизнесом и наукой.

— Помнится, было постановление правительства, которое позволило создавать инновационные предприятия при вузах и НИИ…

- Только не постановление правительства, а 217-й Федеральный закон. К сожалению, он недостаточно продуман в плане возможностей для начала бизнеса. Недавно мы в СО РАН в очередной раз провели инвентаризацию прикладных разработок и составили их актуальный список. Перспективных проектов насчитали более 60-ти — к их числу относятся разработки высокой степени технологической готовности, с положительными экономическими показателями. Для их продвижения не всегда нужны большие финансовые средства, но у наших институтов, как у бюджетных организаций, нет законной возможности выделить финансирование на коммерциализацию новинки.

Приведу пример из своей практики. Фундаментальное научное направление, которым я занимаюсь — распространение электромагнитных волн в сложнопостроенных геологических средах — привело к созданию комплекса инновационных технологий, разработанных в нашем институте. Если просто сказать, мы занимаемся дистанционным обнаружением залежей полезных ископаемых и получением информации об их местоположении, строении, вещественном составе. Пока это экспериментальные работы, мы стремимся довести оборудование до таких компактных размеров, чтобы можно было его разместить на беспилотных летательных аппаратах. Тогда можно будет обнаруживать месторождения с воздуха в самых труднодоступных местах, в том числе на арктическом шельфе. Естественно, потенциальным потребителям технологии нужно доказать, что эти приборы работают эффективно. Недавно с помощью дистанционных методов был выделен участок, где по нашим данным находится крупная рудная залежь. Для подтверждения этого прогноза необходимо пробурить скважину, а это 5−6 миллионов рублей. Нет бюджетной статьи, по которой я как директор бюджетной организации могу провести эти расходы.

— А если обратится к сырьевому бизнесу, ведь для него ваша технология сулит огромные конкурентные преимущества?

- Бизнес у нас обязательно спросит, каковы доказанные запасы месторождения. Для этого нужна уже не одна скважина, а примерно двадцать! Пока что никто не захотел взять на себя такие расходы. Так что 217-й закон годится только для небольших и относительно недорогих проектов.

Мы воспользовались представленной возможностью и создали совместное с НГУ малое предприятие — «Сибингео». Его возглавляет аспирант Алексей Фаге, ему 26 лет, и он старший по возрасту среди своих сотрудников. Главное направление деятельности этой компании — поиск пластов с водой питьевого качества, определение мест протечек из коммунальных коммуникаций, контроль уровня грунтовых вод с помощью созданных в нашем институте приборных комплексов ЭМС и «Скала».

Первым делом молодежная фирма нашла подземный источник питьевой воды для женского православного монастыря под Колыванью. До этого монашенки были вынуждены возить воду из реки. В монастыре много раз пытались бурить скважины разной глубины, но бур натыкался на гранит. А тут только забурились в указанном месте, и сразу пошла вода. С тех пор «Сибингео» успешно работает на этом весьма непростом рынке.

Прибыль позволяет материально поддерживать нашу молодежь, для которой основное занятие это все-таки не бизнес, а наука. Впрочем, «Сибингео» неплохо развивается как бизнес. Недавно выяснилось, к примеру, что наша аппаратура эффективна для поиска границ плывунов в условиях вечной мерзлоты, что сильно облегчает работу строителей.

— Это на дальних северах где-то? У малого студенческого предприятия уже такой географический размах?

- В данном случае не у малого предприятия, а у Сибирского отделения РАН. Молодежная предприятие стало участником комплексной программы. Дело в том, что за последнее время мы заключили большое число соглашений о сотрудничестве и с администрациями регионов, и с крупнейшими госкорпорациями. В частности, с Газромом, с его подразделением в Надыме. У газовиков очень много проблем, связанных в экстремальными условиями работы в условиях Крайнего Севера.

Скважинное оборудование разрушается песком, вылетающим из-под земли вместе с газом под высоким давлением, лопаются на морозе металлические трубы, есть постоянная опасность, что буровые вышки будут терять устойчивость из-за оттаивания мерзлоты. У Газпрома есть свои, кстати, очень высокого уровня, корпоративные научные организации, но всех задач им своими силами не решить. Мы проанализировали список газпромовских проблем и поняли, что у многих институтов СО РАН есть разработки, которые могут быть полезны газовикам. При содействии Газпрома для развития сотрудничества была создана специальная структура — временный междисциплинарный научный коллектив (ВМНК), его возглавил мой заместитель по институту Игорь Ельцов.

В эту работу сейчас вовлечены сотрудники 11-ти институтов СО РАН. Некоторые разработки уже показали свою эффективность. — к примеру, хорошо зарекомендовали себя криогели, разработанные в Институте химии нефти СО РАН (г. Томск).

Это семейство полимеров, которые застывают при низких температурах и со временем становятся только прочнее. Таким образом можно предохранять скважины от так называемого «растепления», когда относительно теплый газ, поступающий из-под земли, растапливает мерзлоту вокруг буровой. Кроме того, выяснилось, что обработка криогелем предохраняет от вымерзания корневую систему растений, используемых для рекультивации тундры. Мы надеемся, что еще несколько десятков разработок наших ученых могут быть поставлены на службу в госкорпорации, минуя сложную для нас стадию коммерциализации. На выходе получится то, что он нас все время требуют — готовый и апробированный инновационный продукт.

— Вы все время говорите «мы, СО РАН». Между тем, такой структуры, кажется, больше не существует. Не очень понятно, что представляет из себя и «большая» РАН в новой конфигурации, какие у нее права и обязанности…

- Рано хоронить Академию наук, она не ликвидирована, а только утратила часть функций, в частности, функцию управления имуществом, которая перешла к ФАНО. Скоро будет разработан новый Устав, который закрепит за РАН обязанности по научной экспертизе государственных решений, подготовке научных планов и оценке научной деятельности. Без нас точно не обойдутся.

Попытки переложить всю эту работу на зарубежных учёных или на общественные советы при Министерстве образования и науки — мягко говоря, не выглядят глубоко продуманными.

— Однако, заметно, что лично Вас что-то сильно беспокоит…

- Да, тревожит проблема «старых и малых» — сотрудников пенсионного возраста и научной молодежи. Идут разговоры, что, дескать, старики заполонили науку. Но у нас в институте нет лишних людей, и я не могу допустить дискриминацию сотрудников по возрасту.

Ученые старшего возраста выполняют важнейшие функции — передают опыт и знания, зачастую не формализованные, следующим поколениям. Кроме того, крайне несправедливо вышвыривать их на мизерную пенсию после того, как они вынесли на своих плечах всю тяжесть переходного периода и сохранили фундаментальную науку для России. Другое дело, что с руководящей деятельностью нужно во-время расставаться.

Мы проводим аккуратную работу с немолодыми завлабами, убеждая их уступать место лучшим ученикам. Это болезненный процесс, но он идет — у нас уже есть заведующие лабораториями в возрасте около 35 лет. Но, повторюсь, возраст здесь не главное, главное — научные успехи, энергия и инициативность. До нынешнего лета у нас не было особых проблем с притоком научной молодежи. В начале года в институт вернулись из дальнего зарубежья пятеро сильных молодых ученых. Все они были трудоустроены.

Но потом, когда РАН попала, говоря языком гражданской авиации, в"зону сильной турбулентности", трое перспективных ребят заявили о желании уехать. Один улетел в Саудовскую Аравию — на мой взгляд, почти на другую планету, настолько там все чужое. Другой в мировую нефтяную столицу — Хьюстон… Уезжают потому, что потеряли уверенность в своем профессиональном будущем. Обществу активно внушают, что никакой современной науки в России нет, члены Академии наук погрязли в неблаговидных делах, от науки нет практической пользы. Я не думаю, что молодым ученым нравится работать в такой атмосфере. Тем более, что спрос на талантливых молодых исследователей, а таких у нас большинство, за рубежом не падает, а только возрастает.

— Но ведь в Академгородке есть бездонный источник новых научных кадров — университет…

- НГУ сейчас оказался в сложной ситуации — его пытаются вытянуть в мировую сотню, при этом загоняя в прокрустово ложе учебных стандартов. У нас особенный университет, который уже полвека осуществляет штучную подготовку людей со строгим научным мышлением. Это конкурентное преимущество наших выпускников, где бы они ни работали.

А достигается оно тем, что в университете преподают более полутора тысячи совместителей из числа действующих ученых.

Плюс на обязательной практике в исследовательских институтах студентов учат вести научную работу сотрудники принимающей лаборатории — несколько опытных людей на одного парня или девушку. В России только начали говорить о необходимости интеграции науки и образования, а в Академгородке другого пути и не представляют. Так меня учили, так теперь мы учим студентов. Куда уже больше интегрироваться?

Но эта эффективная система образования может быть разрушена, если возобладает желание министерства повсеместно избавляться от совместителей. Таким образом можно только загубить университет, который работает на мировом уровне. Этот факт очевиден. Тысячи выпускников НГУ достигли успехов в науке, работая в крупнейших зарубежных университетах и в инновационных компаниях.

К слову сказать, их отличная подготовка признавалась в мире и до начала Болонского процесса. Высокие места в рейтингах университетов нужны, как показатели динамики развития, а не как средство самоутверждения. К сожалению, процесс глобализации может иметь для нашей науки и негативные последствия. Сейчас практически все выпускники моей кафедры геофизики еще до защиты диплома имеют приглашение на работу от ведущих мировых компаний.

Толковых ребят, которые склонны к науке, приходится убеждать, что гораздо полезнее для их карьеры посвятить несколько лет научным исследованиям в российском академическом институте, а только потом куда-то двигаться — хоть в России, хоть за ее пределами. Но хватит о грустном…

Надеюсь, что наше правительство все же поймет, что новосибирский Академгородок с его физматшколой, университетом, научными институтами и технопарком — это единый организм, который может очень эффективно и продуктивно работать на благо России. Тут всё выстраивалось с умом, сюда были вложены гигантские ресурсы. Просто нерационально ставить крест на академической науке лишь на том основании, что она, дескать, советская. У нас весь становой хребет государства из того времени, и только людям с сильно ослабленным инстинктом самосохранения может прийти в голову идея его сломать. Как без хребта жить будем?

• Изображения
• Медиа файлы