«Долматов. Смех против безумия»

«В борьбе с абсурдом, реакция должна быть столь же абсурдной. А в идеале — тихое помешательство»

Сергей Долматов (Павел Поляков). Журналист, писатель, поклонник своей Родины. Он травит анекдоты на каждом углу: во время проверки документов милиционеру, «на ковре» у начальства, в кафе, в роддоме, выпивая дома - самому себе.

Его насмешка – единственный разумный способ оценки происходящего. Это ясно и режиссеру, и зрителям.

Долматову – «интеллектуалу из низов»  - поручают поставить спектакль. К театру он  отношения не имел, и иметь вряд ли хочет. Но – теперь он ассистент режиссера. Заключенные - артисты: Цуриков (шесть лет за совращение малолетних), Геша («придурок из санчасти» ), сотрудница тюрьмы Тома («хуже зэчки»),  и, наконец, господин Гурин, местный авторитет, играющий Ленина, авторитета более крупных масштабов. Беспощадная к зрителю труппа.

Ухмылка не сходит с лица актера Полякова- Долматова весь первый акт. История с четырехсоттысячным жителем Таллина усугубляет ситуацию. Журналист по приказу редактора мчит в роддом в поисках безукоризненного младенца. Задача: публикабельная внешность, полноценная семья, родители здоровые, брак зарегистрированный. Эфиоп? Еврей? Ни в коем случае. Долматов буквально прыгает от одной мизансцены к другой. От медсестры к телефонной будке, слушая очередное уточнение редактора. Наконец, «правильный малыш» найден. И вот «блистательная» идея начальства : «Пусть назовут ребенка Лембит!». Сулит 25 рублей.

Тут «без 100 грамм не разберешься». «Счастливого» отца Долматов  отводит в местное питейное заведение. После спиртного и заманчивой финансовой перспективы папаша с последними восемью рублями соглашается на эксперимент. Деньги получает, и «ключ счастья», который тут же оказывается в урне. На кой ваш символизм, когда в кармане пусто?!

Деревянные, пустые, непрошибаемые представители абсурда в Долматовском мире, заключены в фанерный короб, такой же,  как они.

Великий поэт Пушкин. Живой, настоящий, гениальный … Собутыльник. Перетягивает одеяло, точнее цилиндр, на свою сторону. Александр Сергеевич «вручает» писаке  статью про Лембита. «Человек, обреченный на счастье». Смеется и уходит. Якобы «цилиндр мой тебе не впору».  

И все же радостная весть. Книгу Долматова должны отправить в печать.

«Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?»

Деревянный помост. Свет в лицо. Допрос. На его руках нет крови, в карманах нет чужих денег. Он просто автор «преступной» прозы. Его герои падшие, пьяные, наркоманы -  «низы». Все, включая коллег, уверены – Долматов ненавидит Родину и ее обитателей. Его обвиняет в антисемитизме главред Туронок, который недавно сам ратовал за исключение евреев и эфиопов из статьи в «Советской Эстонии». Но что уж теперь? Уволен. Книга запрещена.

От репетиций к премьере. На сцене – художественная самодеятельность исправительной колонии. Пьеса «Революционные звезды». Ленин с зеленой бородой. Товарищ Дзержинский (Михаил Селезнев) переигрывает - надрывно кашляя, неотразимый вождь мирового пролетариата  с распальцовкой от Олега Майбороды, Тимоша с картонным ружьем и ориентацией цвета «голубых маков». Конечно, Тома с боевой раскраской вместо макияжа и в обтягивающем женские прелести платье. Долматов на подхвате. Выносит реквизит, выгоняет на сцену тюремных артистов. Главное, чтобы понравилось Главному(Сергей Новиков)! Тот в изрядном подпитии. Итог – овации. И снова – лагерный режим.

Миниистория за миниисторией. Этюдный театр. Так накаляется атмосфера. Жена и дочь собирают вещи. Эмигранты. СССР съедает их и Долматова. Он здесь не нужен,  но все еще держится. Любовь к Родине? Это уже не любовь, это судьба. Он неустанно говорит о невозможности отказа от русского народа, языка. Это «80 процентов личности».  Но все же Долматова добивают. В прямом смысле слова. Милиционер во время очередной проверки документов.

Плащ и бутылка водки. Один чемодан. Все, что нажил. «Получается, я нищий?», - задает вопрос, в котором уже есть ответ. Танец у трапа самолета. «Заплутали мишки, заплутали». Падает – встает. Падает – и снова встает. Света  в Советском союзе, то есть на сцене, давно нет. Лишь тускло из-за фанерных дверей подсвечен трап в туманное будущее.

«Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно … или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил»

Радио «Свободы». Писатель у микрофона. Он травит байки из жизни и вместо алкоголя употребляет «пепси». Вместо разрисованного Ленина – Микки Маус. Свет все такой же тусклый.  Рассказ про приятеля в безупречном костюме и пачками «Беломора» в обеих руках звучит как-то слишком понятно. Ровным счетом, как и Пушкин в джинсе и с саксофоном.  Акклиматизация.

Сцена с Головкером ясная аналогия. Успешный эмигрант внезапно вспоминает о существовании жены на исторической родине, решает навестить. Он ожидает радушный прием, благодарность и полную «самоотдачу» супруги. Павел Поляков импульсивно, терпко, с заинтересованностью мечется по сцене. Будто это реальность его героя.

Два чемодана подарков. Головкера встречают: холодный аэропорт,  «холодная» жена, угрюмая Родина. «Знаешь как вас сейчас называют? Наши зарубежные соотечественники» – небрежно перебирая буквы в голове, говорит жена. На прощанье, замирая уже не около мужа, а возле главного эмигранта, обреченно, но в улыбке произносит: «лицо, оказавшееся за рубежом»

Не смирившийся, но смиренный Долматов сидит на стуле и звонит повзрослевшей дочери. За время всего спектакля мы так и не увидели ее, товарищ журналист был занят собственными переживаниями о бытие в России и заграницей. И все же, один на один, его финальные слова завораживают. «Я чемпион Америки по любви к тебе».

Из жизненных историй Долматова  Дмитрий Егоров будто сложил мозаику. Эмоциональные качели – традиционный режиссерский ход. Верный, если говорить о  Довлатовских рассказах. Классика-эмигранта вообще сложно ставить. Нетеатральный текст. И в плохой актерской игре не упрекнуть. Разве что спустя годы после премьеры меньше запала. Каждая реплика, каждое движение отточены. Сцены с матом – купированы. Однако зрителя оповещают, мол, здесь должна быть не цензурная лексика. Довлатов без «крепкого словца» органичен. Тому подтверждение полные залы на протяжении трех лет